шпильман вскрикнул: «Где ты, рука моя?
Что вам, владетель Тронье, худого сделал я,
Когда посольство правил и жил у вас в стране?
Чем, руку потеряв, держать смычок отныне мне?»
Вступился шпильман Фолькер за друга своего,
И заходил со звоном смычок в руках его,
Но не по струнам скрипки – по темени врагов.
Их много стало у него меж гуннских смельчаков.
(Подробнее см. АВЕНТЮРА XXXIII. О ТОМ, КАК БУРГУНДЫ БИЛИСЬ С ГУННАМИ – прим. пер.)
В истории и поэзии есть много подобных доказательств, но приведенного выше вполне хватит; мы видим, что, в отличие от друидов Галлии, немецкие барды и скальды не избегали военного поединка и, хотя их и можно отнести к друидам, по своему общественному положению они отличались от друидов так же, как члены рыцарского ордена – от монашествующих затворников.
Важным доказательством тому является сказание о монахе Ильзане, которого тяготит пребывание в монастыре. Это история о том, как монах собрался в дальний поход, столкнулся с противодействием аббата и конвента и силой освободился из-под их власти. Это древний образец военной доблести, портрет старого скальда, на которого давят монастырские стены, ведь он не может привыкнуть к чуждым ограничениям – он не галльский друид, а германский певец-сказитель.
Однако уже в шестом веке все сильнее ощущается таинственное нисхождение германской веры, связанное с проникновением в нее христианства. Насилием и хитростью оно продвигалось вглубь. Принимая и допуская разнообразные местные традиции в свою литургию, христианство пыталось составить конкуренцию культу Вотана и тем самым победить его. Одним из наиболее опасных подводных камней для германской веры стало церковное пение, практику которого учредил Папа Григорий Великий. По его велению народу вместо запрещенной немецкой народной песни предложили церковную музыку. Это хитрое нововведение могло бы еще сильнее навредить бардам, если бы церковные песнопения исполняли на немецком языке, однако этого не случилось; ведь в этом случае церковь оказалась бы непоследовательной в своих денационализирующих устремлениях. К счастью, христианская духовная песня так и осталась мертворожденным жанром, ведь даже сами исполнители этих песен – монахи – мало понимали их содержание. А раз уж специалисты не вполне владели этой темой, то дорога к народу была ей тем более заказана. Ведь как бы кто ни пытался это сделать, в Германии не было подавления или перелицовки родного языка, так, как это произошло с романскими народами,.
Но все-таки культура бардов была вытеснена. Героические песни, которые еще долгое время по всей Германии восхваляли дела вождя племени Херусков Арминия, рассказывали о Зигфриде и Брунгильде, о мести Кримхильды, о Дитрихе Бернском, Нибелунгах и Амелунгах, о героях, чьи имена сейчас уже не вспомнить, появились именно в тех немецких школах скальдов или Хальгадомах, из которых малая часть эпоса смогла перейти в Скандинавию. Благодаря этому она спаслась от уничтожения, чтобы быть переданной в Эдде – хоть и со множеством изменений. Мы можем быть благодарны такому совпадению за сохранение этих текстов. Это и Песнь о Сигурде, которая имеет четкие параллели с Песней о Хельги и сохранила мелкие локальные черты (упоминание Шварцвальда и так далее), в которых видно ее германское происхождение. Именно такие песни стали основой для более позднего возникновения эпоса о Нибелунгах, они стали основой сюжета и повлияли на другие эпические песни.
Как известно, Карл Великий собирал эти песни: ему удалось защитить их от монашеского фанатизма, который в слепой ярости преследовал этот вид творчества, при любой возможности уничтожал и вымарывал его из истории; он собирал их, приказывал их записывать и сам учился их исполнению и искусству сказания. Увы, после его смерти они были утеряны вместе с другими свидетельствами и бесценными памятниками германской древности.
Древние немецкие бардовские песни позабыты и утрачены. Хотя некоторые певцы времен императора Оттона Первого и христианизировали их, воспроизводя в унаследованном древнем стиле, их все-таки постигла судьба их предшественников. Из-за неканоничной манеры исполнения святые отцы перевели их в Павию, где они попали под сильный гнет. Более того, преследования в отношении древней германской литературы доходили даже до того, что тот же Папа Григорий вменял в тяжкую вину епископу Вены Дисдериусу то, что он вместе со своими друзьями читал языческие книги. Он же повелел уничтожить многие древние манускрипты, предав их огню. Так к концу X или, самое позднее, к началу XI века были уничтожены последние остатки литературы бардов. И сделано это было так основательно, что, очевидно, этот пласт культуры попросту исчез из народного сознания. Папа Сильвестр, что, кстати, по-немецки значит лесной черт (Sylvester), вменял монахам в обязанность повсеместно уничтожать любые записи о бардах и скальдах, назвав их колдовскими книгами. Они были написаны рунами – или, как их называет источник, «волшебными письменами» – и, видимо, народная память сохранила легенды именно о таких колдовских книгах. Монахи так старательно уничтожали их, что ad maiorem dei gloriam (к вящей славе господней – прим. пер.) было утрачено почти все наследие, за исключением самих рунических алфавитов и Мерзебургских заклинаний.
Конечно, никого не удивит, что из-за такого упорного церковного преследования скальдов и их творчества Хальгадомы, как и существовавшие на их базе школы, вызывали у сторонников церкви буквально священную ненависть. И у желания в первую очередь уничтожать было два источника. Во-первых, эти Хальгадомы были «крепостью Антихриста, Диавола», рассадниками «слепого язычества», и, во-вторых, они были очень богаты и располагались в прекрасных местах, которые были желанным местом для устройства христианских монастырей. Ведь для них все уже было готово. Это, кстати, объясняет ту стремительность, с которой по Германии прошла волна закладок новых монастырей, которые практически не требовали капиталовложений от своих учредителей. Зачем тратить свой ресурс, если можно залезть за имуществом в чужой карман. Так была заложена судьба, что ждала церковь через 1000 лет, когда накопленные богатства христианской церкви стали причиной для нового передела собственности во время Реформации.
Школа Хальгадомов, конечно же, закончила существование в прежней форме. Однако на смену ей не пришло такого же христианского института, так что этот шаг лишил Германию национальной школы, и с милостивого благословения епископата наступило время невероятного огрубления и оглупления. Монастырские школы развивались медленно и ограниченно, тем более, что преподавание в них велось на латыни, а целью было воспитание новой денационализированной духовной элиты и, по возможности, полное проведение политики денационализации. Устная традиция все еще хранит легенды о дьявольских школах на Венериной горе (Хальгадомах) [ср. Венерина гора в предании о Тангейзере – прим. пер.]: в них Дьявол самолично ведет обучение темным искусствам, а его путешествующие по средневековой Европе «ученики» заявляют, что именно так получили свои знания о черной магии.
Круглые башни Хальгадомов переоборудовали под христианские церкви, причем именно в Германии можно наблюдать такой феномен, когда самые древние культовые христианские строения имеют округлую форму. Эта форма постройки знакома немцам еще с дохристианских времен: устная традиция приписывает ее либо напрямую языческому храму, либо монашескому ордену; возможно, так считается именно потому, что чаще всего монашеский орден ассоциируется именно с тамплиерами, храмовниками. И именно поэтому так несостоятельны попытки объяснить изображения, которыми украшены только такие строения: то их пытаются истолковать по Библии, то объясняют сюжеты игривым настроением (!?) (полемическая вставка фон Листа – прим. пер.) каменотесов, упорно не замечая в этих произведениях миф о Вотане, в который в то время еще были посвящены строители. (Подробнее об этом в моей работе «Deutsch-Mythologische Bildwerke an der Stephanskirche zu Wien», 1889).
Но как немцу могло прийти в голову искать что-то народно-оригинальное и природное у себя дома, у своих собственных предков? В официальной историографии то, что было построено, обязательно должно быть или римским, или средневековым (вероятно) монашеским творением; а то, что какое-либо строение